Вот уже два года Патриарший экзархат Африки возглавляет митрополит Константин. С июля 2025 года он носит титул «Каирский и Северо-Африканский». О том, что удалось сделать за время существования экзархата и с какими трудностями и вызовами сталкивается русская православная миссия на континенте, Патриарший экзарх рассказал обозревателю «НГ-религий» Милене Фаустовой.
– Ваше Высокопреосвященство, позвольте начать издалека и вернуться немного назад, когда вы, далекий от Африки человек, стали главой экзархата. Как это получилось?
– В Русской Православной Церкви людей, которые были бы близки к Африке, причем не к какой-то отдельной стране, а ко всему континенту, очень немного. Их можно пересчитать по пальцам одной руки. И скорее всего все они не в архиерейском сане. Поэтому для моего предшественника – митрополита Леонида (Горбачева) и для меня, с точки зрения возглавления как епархиального архиерея – эта тема новая. Почему оказался именно я? Тут надо исходить из общего принципа назначения епархиальных архиереев на эти должности. Все архиереи – монахи, и они не связаны какими-то внешними узами. Мы все даем присягу и в каком-то плане подписываемся под тем, что можем быть назначены на какие-то новые места. Когда в 2023 году стало понятно, что мой предшественник будет освобожден от должности, смотрели на тех, кто может, и решили попробовать со мной. Я не дипломат-международник, у меня нет такого опыта и специального образования, но я думаю, что определенный опыт церковного служения у меня есть. Для меня было важно прежде всего наладить церковную жизнь в Африке, создать грамотную церковную структуру, наполненную правильным церковным содержанием.
– До вашего назначения экзархат существовал уже два года. При прежнем руководителе регулярно приводилась статистика – сколько священников присоединилось, какие приходы открылись, в каких странах начали действовать общины экзархата и т.д. Сейчас же все подобные отчеты прекратились, и у непосвященных людей складывается впечатление, что в экзархате ничего не происходит. Это намеренно делается?
– У нас не стоит задача перед кем-то отчитаться. Я хорошо знаю, что такое большая ложь статистики, и поэтому, приняв экзархат и поняв, что было сделано в реальности, я сразу поставил задачу похода не вширь, а вглубь. То хозяйство, которое я получил, требовало повседневной, трудной, рутинной отладки процесса. Что касается расширения, то эта тема здесь достаточно непростая. Я не хотел заниматься агитацией. Мы принимаем тех, кто приходит к нам добровольно. При этом к нам постоянно присоединяются священники. Например, когда я только возглавил экзархат, у нас было порядка 210 священников, сейчас у нас их около 270. Однако для меня принципиально важно не гнаться за какими-либо внешними показателями. От меня не ждут громких слов или статистики, от меня ждут совсем другого: чтобы люди, которые стали частью Русской Православной Церкви, причем речь идет не только о священниках, но и об общинах, начали жить по-христиански, согласно заповедям Божьим. А это гораздо труднее.
– И что вы делаете для этого?
– С самого начала я принял решение объехать всю Африку, побывать везде, где есть наши общины, вникать в их дела, с ними служить, налаживать с каждым приходом и священником глубинные связи. Самое важное – создание правильной церковной атмосферы между епископом и священниками. Ведь епископ как старший священник – отец для всех и прежде всего для священников. Поэтому моей задачей было познакомиться со всем духовенством, не бояться совершать Литургию в деревнях, в самых бедных местах, в самых опасных странах. Чтобы никто не мог подумать, что русские пошутили с экзархатом. Поэтому я был в Центральноафриканской Республике, служил в трущобах Киншасы в Демократической Республике Конго, служил в Нигерии, проводил богослужения в Буркина-Фасо, служил с русскими военными в Мали. Везде, где я бываю, я встречаюсь с местным духовенством, и для меня важно, чтобы они меня воспринимали как своего. Например, в Африке я практически не ношу рясу и белый клобук, держу себя очень просто. Я ем вместе с местными, хотя туристические путеводители утверждают, что этого делать не стоит. Я служу здесь очень просто, не как архиерей, а как батюшка. Иными словами, я стараюсь стать частью той жизни, которой живет местное население. Здесь очень важно быть максимально добродушным, быть братом, показывать, что никакой разницы нет, и черный брат тебе так же важен и дорог, как и белый брат.
– Чем русское Православие привлекает местное население?
– В Африке наша Церковь – это Церковь местных граждан. Если я служу в Танзании, то я говорю о «нашей благочестивой стране Танзании» и молюсь за народ Танзании. Если я служу в Кении, то молюсь «о нашей благочестивой стране Кении» и т.д. И когда я встречаюсь с местными чиновниками любого уровня, я всегда говорю, что окормляю Церковь их граждан. И этот момент меняет весь контекст.
– Вы сказали, что были в Нигерии, стране, которая считается одной из самых опасных в мире для последователей Христа. Сколько там священников экзархата и не сталкиваются ли они с исламским фундаментализмом?
– Конечно, он присутствует. Но мы пытаемся как-то жить с ним. В Нигерии у нас 8 священников и 13 приходов. Я проехал шесть штатов Нигерии на машине, включая и самые опасные. Но тут как раз очень важно то, что приходы экзархата воспринимаются как Церковь местного населения. И священники – это граждане Нигерии. Думаю, если бы это были русские священники, ситуация была бы совсем другой и более опасной. А так как это граждане Нигерии, они живут у себя дома и решают свои проблемы. Здесь мы никак не можем изменить их жизнь. Чтобы им стало понятно наше Православие, мы должны переводить все тексты даже не на официальные языки стран, а на языки племен. В этом мы активно используем искусственный интеллект. Мы также используем 3D принтер и печатаем на нем церковную утварь.
– Решением Александрийского Патриархата вы лишены сана. Часто ли в работе и своих поездках вы контактируете с греческими священнослужителями?
– За более чем два года еще не было ни одной встречи с представителями Александрийского Патриархата. Ну если только в каком-то аэропорту издали видел. А так ни одного официального контакта не было. Никто на меня из Александрийской Патриархии не выходил, никто не пытался со мной встретиться или переговорить. Даже о лишении сана я узнал из местных новостей. Мне никто не писал никаких писем и предупреждений, никто не отправлял решений Александрийского Синода по лишению меня сана.
– С самого начала существования экзархата Александрийский и Константинопольский Патриархаты утверждали, что Русская Православная Церковь перекупает африканских священников и они за деньги переходят в экзархат. Так ли это? На что живут приходы экзархата сегодня?
– Как ни парадоксально это может звучать, но греки здесь являются в какой-то мере нашими помощниками, поскольку такими заявлениями показали, как они сами относятся к чернокожему духовенству. Местных подобное отношение очень унижает. Они понимают, когда к ним относятся как к людям второго сорта. Те, кто покупается за деньги, потом могут предать. Поэтому для нас принципиально, чтобы каждый, кто приходит к нам, делал это добровольно и осознанно. Прежде всего мы изучаем биографию кандидата. Мы не берем в экзархат жуликов, я жестко это отсекаю. С кандидатами лично провожу собеседование и четко даю понять: к нам приходят только по убеждениям, а не за финансовой помощью. Подобные разговоры ведутся и с семинаристами, которые приезжают учиться в духовные учреждения России. С другой стороны, мы знаем жизнь местного населения и местных священников. Порой она критически бедная, поэтому финансовую помощь по возможности мы оказываем. Но это не вопрос покупки: мол, я дам тебе денег, а ты теперь служишь верой и правдой Русской Церкви. Моя задача никоим образом не унижать их достоинство, и за это они хорошо к нам относятся и считают братьями. И даже когда мы им помогаем в чем-то, очень важно делать это также с уважением. И не всегда надо помогать деньгами. Иногда они нуждаются в простой человеческой помощи – решить проблемы, получить совет и т.д.
– С какими трудностями сталкивается экзархат?
– Прежде всего это вопросы регистрации нашей Церкви в разных странах. Где-то это легко делается, где-то очень сложно. Например, в Египте регистрация нашего экзархата – вопрос большой политики. Египет – страна, с одной стороны, мусульманская, с другой – здесь сильны Коптская Церковь и Александрийский Патриархат. Наша община здесь самая малочисленная. Несмотря на это, у нас есть Египетское благочиние, общины в Каире и в Хургаде, община на атомной станции Эль-Дабаа. И это только начало большого пути. Самый, наверное, сложный вопрос, когда мы входим в какие-то страны, – проблема больших строек. Организация церковной жизни – это не только храм, но и больница, школа, приют, училище и другие социальные структуры. Если мы намерены серьезно войти в страны Африки, то должны что-то предъявить обществу. В Африке ценят не только слово, но и дело. Если мы не будем налаживать социальные институции, то здесь это не поймут. В Африке люди привыкли к тому, что церковь чем-то занимается – образованием, благотворительностью, социальной помощью. Здесь предполагается, что ты будешь приносить пользу не только своему приходу и прихожанам, но обществу в целом.
– Есть ли что-то новое, что открыла для себя Русская Православная Церковь, войдя в Африку?
– Мне кажется, что в Русской Православной Церкви еще не до конца осознали, что мы сделали, привезя в 9 семинарий почти 70 семинаристов из Африки. У нас не было такого, чтобы из одной локации было столько иностранцев. И их будет еще больше. Поэтому для Русской Церкви сейчас открываются новое понимание, что, например, нет никакой разницы между Тамбовской и Северо-Африканской епархией. Это такие же епархии Русской Православной Церкви. И пока такое расширение сознания – приезд иностранцев не по линии внешних связей, а по внутренней линии обмена между епархиями – непривычно. Многим пока трудно понять, что, например, семинарист из Уганды – такой же русский, как и семинарист из Коломны.
